В общем, было четыре утра на Третьей улице, когда зазвонил телефон. Это был какой-то парень, звонивший из Парижа, по имени Фабрис. У него был клуб под названием Les Bains Douches, и он хотел пригласить The Lounge Lizards поиграть.

Мы поговорили об этом минуту, и он понял, что не может позволить себе оплатить отели и перелеты для пяти человек. Мне показалось немного странным, что он не продумал все еще раз, прежде чем звонить мне в четыре утра, но ладно.

Я перезвонил ему на следующий вечер и предложил прийти и исполнить соло на саксофоне.

У меня было несколько сольных концертов, которые прошли очень хорошо.

Он согласился, и я отправился в Париж. Это было довольно волнительно, по крайней мере, тогда; кто-то заплатит за то, что я приеду в Париж играть. Позже это стало звучать так: "Черт, я должен ехать в Париж?".

Но в те времена это было так интересно.

Французский журналист Патрик Зербиб, который писал для Actuel, был в Нью-Йорке, видел группу и хотел написать статью.

Зербиб был порядочным парнем. Я понял это, когда стоял на радиаторе, чтобы бросить ему ключи, когда он вышел на Третью улицу среди толпы бомжей. Он улыбался. Ему это нравилось. Третья улица к тому времени действительно вышла из-под контроля. На ней пахло мочой, неубранным мусором, мочой, еще более неубранным мусором и еще более мочой. На юго-восточном углу стояли три очень красивых дома, один из которых был домом Фила Гласса, и я думаю, он до сих пор там живет. Но это было ближе к Второй авеню, а не в яме лавины зловония в центре квартала, где я жил.

Зербиб выходит на авансцену и пишет обо мне огромную статью под названием "Король Третьей улицы". У Actuel тогда было много влияния, и если они говорили, что я крут, это означало, что я - новая хип-вещь.

Полагаю, это хорошо. Хорошо ли это? Я все еще не уверен. Но это то, что было.

Я уже бывал в Париже. Я жил в Лондоне и ходил посмотреть, как мой друг Рик Моррисон играет в "Эйнштейне на пляже" Роберта Уилсона, сначала в Авиньоне, а потом, во второй раз, в Париже.

Я доехал на поезде до парома, потом на другом поезде и оказался в Париже. Ранние работы Уилсона действительно поразили меня, и я подумал, что оригинальная постановка "Эйнштейна на пляже" была великолепна. Что меня действительно зацепило, так это посещение репетиций в Нью-Йорке.

Я остановился в дешевом отеле на Барбесе. У меня было пищевое отравление, и меня рвало на части.

Я был слишком болен, чтобы ехать обратно в Лондон, но у меня оставалось всего двадцать английских фунтов. Если я оплачу гостиницу еще на два дня, а именно столько времени мне потребуется, чтобы быть в состоянии путешествовать, у меня не останется денег на паром. Я выскочила из номера, чтобы поменять деньги на билет на паром, и встала в очередь в обменный пункт, дрожа от холода. Я отдал свои двадцать фунтов, а женщина вернула мне что-то около пятисот франков. Она дала мне вдвое больше, чем я должен был. Обычно я бы указал ей на ее ошибку, но это было благословение, превосходящее все благословения. Я вернулся в свою комнату и проспал с улыбкой на лице до следующего утра.

Подобное случилось и в другой раз, когда я был совершенно без денег и попал в беду, потому что был так без денег. Я жил на Третьей улице, в своей квартире, где не было электричества, потому что я не заплатил "Кон Эдисон". Под холодильником скапливается большая лужа. Я могу принимать звонки, но не могу их делать. Это сделано для того, чтобы телефонная компания могла с удовольствием звонить вам и донимать вас, но чтобы вы не могли никому позвонить и сказать, какие мудаки эта телефонная компания.

Я проснулся без еды, без сигарет. Это нехорошо. Я спускаюсь вниз, открываю почтовый ящик и обнаруживаю письмо от Пита Лиарди. Пит Лиарди - из Вяз-Парка в Вустере, и я не разговаривал с ним уже лет восемь или девять. Я открываю письмо, а там лежит стодолларовая купюра с припиской: "Купюра С - на сигареты". Это первое, на что она пошла. Пит где-то прочитал что-то о группе и прислал мне это. Я даже не знаю, как он узнал мой адрес. Разве это не странно? Я был самым безденежным человеком в своей жизни, а тут ни с того ни с сего в моем почтовом ящике оказывается стодолларовая купюра.

-

Я еду в аэропорт, чтобы лететь в Париж на свой сольный концерт, но когда я приезжаю в аэропорт, мой билет оказывается в Брюсселе. Позже я узнаю, что билет из Нью-Йорка в Брюссель бесконечно дешевле, чем из Нью-Йорка в Париж, а этот маленький скунс улетел в Брюссель, даже не предупредив меня.

Я нахожусь в аэропорту Брюсселя и жду, что меня кто-нибудь встретит, но никого нет.

У меня нет французских денег, банки закрыты, и я почти не говорю на этом языке. Мне удается добраться до железнодорожного вокзала в Брюсселе и разменять достаточно денег, чтобы купить билет до Парижа, и у меня остается несколько франков на хот-дог и пиво. Это был действительно отличный хот-дог.

В конце концов я попадаю в Париж и останавливаюсь в доме писателя Джеки Берройера. Он сказал Зербибу, что я могу остаться в его доме, потому что считает, что это будет интересно. Его английский ужасен, но я вижу, что он очень умный и очень милый парень.

Мы с Берройе часами пытались говорить друг с другом на ломаном французском и английском. Он познакомил меня с шевалином - сырым конским мясом. Сначала я подумал, что это отвратительная идея, а потом подумал: есть ли причина, по которой можно есть корову, а не лошадь? И это было чертовски вкусно.

Героин в Париже был очень дешевым и намного лучше. Все, кого я знал, принимали его. Поэтому в течение трех дней я принимал только героин, кокаин, ел конину и пил шампанское.

Жизнь казалась необычной, чудесной и экзотической. Я понимал, что нахожусь на каком-то краю, но что может пойти не так?

За несколько месяцев до этого я выступал с соло на саксофоне в концертном зале Карнеги. Это был идеальный зал для этого. Акустика